Елена Образцова

Она стала старухой в двадцать три года. Самой канонической старухой русской оперы — Графиней в «Пиковой даме» Чайковского. Может быть, поэтому в реальной жизни Елена Васильевна до последнего дня оставалась молодой женщиной, эффектной, полной сил и страстей, с неугасающими искрами на дне колдовских зрачков. Или это счастливый характер: вряд ли хоть кто-то видел ее мрачной, разгневанной, брюзжащей. Уставшей? Да! Отчаявшейся, опустившей руки, бездельничающей? Никогда! Может, только самые близкие знали, чего стоило бороться с болезнью, держать спину. Ближайшему, любимейшему другу Роману Виктюку в последнем телефонном разговоре незадолго до Нового года она сказала: «Ромочка, мне …!» После этого он перестал верить в чудо. И все перестали, хотя знали, что она мастер чудес. Еще не так давно, помню, она говорила: «Мать, мне надо срочно похудеть, хочу снова быть тростинкой». И через пару недель скидывала килограммов десять.

Весть о ее уходе застала меня на другом конце света, на берегу Индийского океана. Был сумасшедшие красивый закат. Шок накрыл потом, много позже, а в тот момент было странное чувство — в ушах звенел хор ее голосов. Ее неповторимое меццо-сопрано — размноженное, разложенное на партии, арии, романсы, шепоты, смех, фразы.

На форте, на пиано… И я поняла, что мне от нее останется голос не только в известных всем ролях, но и в услышанных только мной, адресованных мне одной рассказах.

Горизонт горел коралловым огнем ее концертных платьев — о, эти волны кораллового шифона! И я поняла, что со мной навсегда останется этот огневой, кошачий прищур, этот взгляд, ласковый и веселый. Ну кто, кто из всех нас, скорбящих, хоть раз видел ее чуточку не в форме? О каких некрологах может идти речь?

Елена Образцова

Теперь все отчетливей, как краски на переводных картинках детства, когда с них осторожно мокрыми пальцами стягивали матовую пленку, в памяти проступают истории. Их оказалось немало. Вспоминаю — и, как всегда в таких случаях, в висках свербит: сколько раз в прошлом году собиралась позвонить и увидеться, почему в мае не подъехала попить чаю, когда вроде договорились. Чем лучше знаешь человека, тем больше понимаешь, как много не успела ему сказать.

Образцова — женщина с неподражаемым чувством юмора. Она во всем — и в этом тоже — была земной богиней. Знаменитую фразу ее отца: «Не старайся быть примадонной — они все дуры» — она намотала на ус по-своему: стала умной примадонной. С ней делились секретами, особенно женскими, ей плакались в жилетку, с ней сплетничали о любимых. Даже в такой ситуации она держала дистанцию, но никогда не смотрела сверху вниз!

В мою жизнь Елена Образцова вошла в 1980-м, олимпийском году. Я училась на первом курсе ГИТИСа. Однокурсник пригласил на спектакль в Большой: «Кармен» Бизе. Я впервые — других таких тогда не было — увидела певицу, которая не вписывалась в рамки оперной условности. В то время главным был его величество голос, все остальное — возраст, актерское мастерство, объем талии — оставалось на втором плане.

И вдруг она — босая, молодая, сексуальная, — в которую невозможно не влюбиться.

Лично мы познакомились спустя несколько лет. Выходя замуж за Володю Спивакова, я уже знала, что Образцова — добрый ангел оркестра «Виртуозы Москвы», она участвовала в его первых концертах. И вот наконец мы встретились — в 1988 году, в Марбелье, в доме нашей общей приятельницы, американки русского происхождения Элизабет Брохман. Впоследствии она стала для нас с Еленой Васильевной любимым персонажем — не говорить о ней просто невозможно.

Брохман была женщиной экстравагантной, богатой вдовой, говорила по-русски с диким американским акцентом, носила кудрявые пышные парики, украшенные цветами, густо подводила глаза сверху и снизу черным карандашом а-ля Клеопатра, ходила в туфлях на высоченных платформах и в длинных платьях-кимоно. Элизабет (или Лиза, как ее называла Елена Васильевна) обожала советских музыкантов, старалась им как-то «покровительствовать», абсолютно ничего при этом не смысля в музыке.

После ужина все расположились за кофе в просторном салоне. Был душный летний вечер, гости лениво беседовали, я же не могла оторвать глаз от Елены Васильевны — кумира моих студенческих лет. Внезапно мадам Брохман пожелала послушать музыку и начала настаивать: «Лена, спой». Образцова лениво отмахнулась: «Лиз, отстань, я устала, да и аккомпанировать некому». Брохман не унималась: «Вот тут моя соседка Мерседес, она берет уроки фортепиано, я принесла ноты романсов, вон там в углу стоит рояль. Лена! Спой!» —«Лиз, отстань!» — «Лена, спой!»

И так минут пять. Наконец Образцова сдалась, все переместились ближе к роялю, соседка устроилась у инструмента, открыла ноты. Елена Васильевна выбрала романс, начала было петь, но хозяйка закапризничала: «Нет! Хочу «Ямщика»! «Ямщик, не гони лошадей». Хочу минорное! Грустное хочу! Пой грустное!» Образцова ответила своим густым меццо: «Лизка, иди на фиг…» Та не унималась: «Ну плиз, мою любимую, «Ямщика»!» И тут выяснилось, что Мерседес не может сыграть с листа любимый романс хозяйки. Все уже было выдохнули с облегчением, как вдруг тонкая костлявая кисть Элизабет выбросила указательный палец с длинным наманикюренным ногтем в направлении кресла, в котором сидела я: «Вы же пианистка? Ноты — вон там! Садитесь и играйте!»

Елена Образцова

Надо сказать, что я хоть и училась одиннадцать лет в музыкальной школе, но к тому моменту уже четыре года как не прикасалась к клавишам. Как же мне не хотелось разом опозориться и при муже, который ни разу в жизни меня не слышал, и при великой Образцовой! К тому же чувствовалось, что, обожествляя Спивакова, Элизабет относится ко мне с некоторым недоверием. Я пошла нетвердой походкой к роялю, открыла ноты, посмотрела на Елену Васильевну, она кивнула. Помню только, что пальцы меня не подвели, а вот колени предательски тряслись, словно их разбил паралич.

Потом, сидя ночью в саду, Елена Васильевна вдруг закурила вместе со мной за рюмкой коньяка. Я вытаращила глаза: «Вы курите?» Ответ не забуду никогда: «Запомни: в жизни надо все попробовать, хоть один раз, все! Я даже опиум как-то покурила! Просто ради интереса». И заговорщически мне подмигнула. Стой минуты мы стали единомышленницами. Боже, какая же это была волшебная ночь!

Почти такая же, как сегодня, когда звезды висят низко, раскачиваются над океаном, будто в такт ее пению, и почти не мерцают, словно боясь пролить накопившиеся слезы, а у меня нет слов, нет слез, хочется смахнуть эту весть, как ночной кошмар. Помню, давно, в 2003-м, в интервью для моей программы «Сати» на «Первом», она, заливаясь смехом, рассказывала о запросах импресарио на 2008-й год: «Он меня приглашает петь через пять лет, даты прислал. Я ему говорю: «Ты что, думаешь, я Кощей Бессмертный?» Нет, вы были и останетесь Еленой Прекрасной и да, Бессмертной Образцовой! Спасибо Вам за Вас.